NÓBILES, NOBÍLITAS (НОБИЛИ, НОБИЛИТЕТ). В ранний период патриции, в противоположность плебеям, были знатью. Патриции обладали высшей политической властью и тем почетом, который давала власть. Ливий, писавший в эпоху Августа и не очень точный в использовании терминов, часто называет патрициев термином «нобили», «знатные» (VI. 42); и все же слово «нобиль» в его точном историческом смысле имеет другое значение.
В 366 г. до н. э. плебеи получили право занимать должность консула и в конце концов добились доступа ко всем курульным магистратурам. Таким образом, оба класса были поставлены в равное положение в плане политических возможностей. Поэтому плебеи, достигшие курульной магистратуры, возвышались над собственным сословием, и личное достоинство отца придавало достоинство его потомкам. Аристократическим учреждениям свойственно погибать, если они исключительны; но они продлевают свою жизнь, давая плебеям возможность войти в их узкие ряды. Принятые в сословие знатных польщены своим отделением от прежних сотоварищей и по крайней мере столь же аристократичны в своих взглядах, как и изначальные члены того класса, к которому они присоединились.
Такова была история нобилитета в Риме. Потомки плебеев, занимавших курульные магистратуры, составляли класс под названием «нобили» или «известные люди», которые обозначались так в отличие от «незнатных» или неизвестных людей. У нобилей не было законных привилегий как таковых; но они были связаны общим достоинством, проистекавшим из законного титула, и общим интересом; а этот общий интерес состоял в стремлении ограничить избрание на все высшие должности членами их сословия, нобилитета. Таким образом, потомки плебеев, добившихся достоинства, объединились, чтобы не допустить других плебеев к достоинству, полученному ими от предков.
Внешним отличием нобилей было право изображений (Jus Imaginum), привилегия, основанная, по-видимому, только на обычае, а не на каких-либо определенных постановлениях. Эти изображения (Imagines) представляли собой фигуры с раскрашенными восковыми масками, изготовленные так, чтобы напоминать представляемого ими человека (Plin. H. N. XXXV. 2 expressi cera vultus); их размещали в атрии дома, очевидно, в деревянных сундучках или киотах в форме храмов (ξύλινα ναΐδια, Polybius VI. 53). Изображения сопровождали подписи (tituli) или перечисления достигнутых покойными почестей; эти подписи каким-то образом были связаны линиями или ветвями, так, чтобы представлять родословное древо (stemma) семьи (ср. фрагменты, цитируемые у Беккера, с. 222, прим. 53). Обычно изображения хранились в киотах, но в праздничные дни и во время больших церемоний их открывали и увенчивали лавром (laureatae); они также являлись частью торжественной процессии. Наиболее полный рассказ об изображениях содержится в указанном фрагменте Полибия, но они часто упоминаются и у римских авторов.
Это были внешние знаки или символы знатной семьи (Nobilis Familia), по сути, своего рода геральдические различия. Происхождение такого использования изображений (от которого неотделимо понятие римского нобилитета) неясно. Как уже было отмечено, Ливий применял термин «нобилитет» в отношении того с.799 периода римской истории, когда плебеи еще не получили доступа к консульству; возможно, патриции уже тогда употребляли изображения, а плебеи восприняли этот обычай, когда для них открылись курульные магистратуры. Патриции прослеживали свои родословные (stemmata) до самых отдаленных периодов истории и даже за их пределы (Tac. Ann. IV. 9). Представляется вероятным, что римский нобилитет, в точном смысле слова, и право изображений ведут начало от допуска плебеев к консульству в 366 г. до н. э. Обычай хранить изображения, как уже сказано, мог существовать и, наверное, действительно существовал прежде, чем возникло понятие «право изображений» (Jus Imaginum). Действительно, поскольку цель патрициев (которые все пользовались равноправием в отношении своего класса) должна была состоять в том, чтобы привязать к себе плебеев, избранных на курульные магистратуры, то с этим положением дел согласуется данное семьям таких плебеев разрешение или приглашение принять существующие знаки отличия, которые отделили бы их от того сословия, к которому они, собственно, принадлежали. Вскоре обычай узаконил эту практику; таким образом, право изображений было учреждено, подобно многим римским институтам, в силу некоего общего убеждения в его полезности или на основе некоего преобладающего мнения и увековечено традицией.
Плебей, впервые достигший курульной должности, являлся основателем знатности своей семьи (princeps nobilitatis; auctor generis). Такой человек не мог иметь изображений своих предков или своих собственных изображений, ибо изображения человека изготавливались только после его смерти (Polyb. VI. 53). Поэтому такой человек не был нобилем в полном смысле слова, но не был и незнатным. Римляне называли его «novus homo» или «новый человек», а его статус или состояние определялись как Novitas (Sall. Jug. 85; речь, вложенная в уста Гая Мария). Термин «новый человек» никогда не употреблялся по отношению к патрицию. Первым новым человеком в Риме был первый плебейский консул Л. Секстий; а два наиболее выдающихся новых человека — это Г. Марий и М. Туллий Цицерон, уроженцы италийского муниципия.
Конечно, патриции должны были ревниво относиться к новой знати, но, однажды сложившись, эта новая знать легко могла объединиться со старой римской аристократией, чтобы удерживать власть в своих руках и не позволять больше новым людям осквернять этот привилегированный класс. (Sall. Jug. 63). Уже в период Второй Пунической войны этот новый класс, состоявший из патрициев, или изначальных аристократов, и нобилей, или недавно присоединенных аристократов, мог не допускать новых людей к консульству (Liv. XXII. 34). Они сохраняли свою власть до конца республиканского периода, и консульство оставалось в почти исключительном владении нобилитета. Свидетельства Цицерона (который сам был новым человеком) по этому вопросу обильны и четки.
Нетрудно предположить, каким способом нобилитет удерживал контроль над высшими должностями в государстве, и обосновать это предположение свидетельствами, но такое исследование было бы здесь неуместно.
Что касается лиц, включавшихся в родословие знатной семьи (стемму), то представляется, что к ним относились все предки вплоть до того, кто впервые занял курульную должность, и, разумеется, все непосредственные предки, достигшие того же достоинства. Сюда включались и родственники с материнской стороны, так что стемма должна была содержать как агнатов, так и когнатов. Усыновление также увеличивало число лиц, содержащихся в стемме, а если туда входили и свойственники (Affines; а они, по-видимому, входили), то стемма превращалась в огромное родословие.
Слово «оптиматы», как объясняет Цицерон (pro Sest. 45) противопоставляется «популярам»: он описывает оптиматов как всех тех, «кто не преступен, кто от природы не склонен ни к бесчестности, ни к необузданности, кто не обременен расстроенным состоянием» («qui neque nocentes sunt nec natura improbi nec furiosi nec malis domesticis impediti»). Это не политическое определение; это не более чем название, такое же, как «консерваторы» или тому подобные имена. Использование этого слова у Ливия (III. 39) показывает, как он его понимал; но Ливий заслуживает упрека за употребление этого термина в отношении столь раннего периода. Веллей (II. 3) описывает оптиматов как сенат, большую и лучшую часть всаднического сословия и ту часть плебса, которая не испорчена гибельными идеями: все они объединились в атаке на Гая Гракха. Это открывает нам глаза на реальное значение слова «оптиматы»: это был нобилитет и основная часть всадников, богатый средний класс, а также все прочие, чьей поддержкой могли располагать нобили и всадники; фактически, все те, кто сопротивлялся переменам, способным повредить власти нобилитета и интересам его союзников. Оптиматы в этом смысле противостоят плебсу, народной массе, и «оптиматы» — более широкое понятие, чем «нобилитет», поскольку оно включает нобилитет и всех, кто к нему примкнул.
Термин «популяры» неясен. Он мог использоваться для обозначения противников нобилитета, независимо от того, были ли мотивы этих противников чисты и честны или же состояли в стремлении к власти через одобрение народа. О Цезаре, искавшем народной поддержки, было верно сказано, что он не столько давал народу, сделавшему его грозным, сколько ожидал получить от него взамен. Популяр мог принадлежать, и очень часто принадлежал, к классу нобилитета. Он мог даже быть патрицием, подобно Цезарю; он мог ставить своей целью унижение знати, или содействие интересам народа, или содействие своим собственным интересам, или же, как Цезарь, мог преследовать все эти цели.
Нобилитет рассмотрен у Беккера, Handbuch der Römischen Alterthümer, II. 1ste Abh.; к сказанному им мало что можно добавить, и мало в чем можно его исправить. Несколько замечаний о римском нобилитете сделал Захария, Sulla (I. 5). Он пишет о Сулле, что, хотя его семья была патрицианской, но вряд ли он мог считаться принадлежащим к нобилитету в строгом смысле слова, ибо термин «нобилитет» предполагает, что кто-либо из предков данного человека занимал курульную магистратуру; также он предполагает и владение богатством. Но это ошибочное мнение. Предки Суллы занимали курульные магистратуры, и, хотя его семья и была бедна, она все же была знатной. Нобиль, пусть и бедный, подобно Сулле, оставался нобилем. Нехватка средств могла лишить человека влияния, но не права изображений. Если бы существовал патриций, предки которого никогда не занимали курульных должностей, то он не был бы нобилем в строгом смысле слова. Но когда нобилитет превратился в могущественное сословие, что произошло задолго до реформ Гракхов, патрицианское с.800 достоинство приобрело второстепенное значение. Представляется маловероятным, что в 133 г. до н. э., или даже намного раньше, мог существовать патрицианский род, семьи которого не приобретали бы многократно высшие государственные почести. Если исключения и были, то лишь немногочисленные.
При чтении греческих авторов, описывающих римскую историю, полезно обращать внимание на значение политических терминов, которые они используют. Δυνατοί и πλούσιοι у Плутарха (Tib. Gracch. 13, 20) — это нобилитет и его приверженцы, или, как назвал бы их Цицерон после своего консульства, оптиматы. В таких отрывках, как XXXVIII, 2 Диона Кассия, значение слова «δυνατοί» можно установить из контекста.
Nobiles, Nobilitas // Smith W. A Dictionary of Greek and Roman Antiquities / Пер. с англ. О.В. Любимовой. London, 1870. Pp. 798–800.
Еще одно заметное изменение заключалось в том, что в течение нескольких десятилетий после принятия законов Лициния – Секстия все основные государственные должности занимали представители небольшой замкнутой группы. Количество доступных возможностей резко сократилось – причем не только в результате сокращения числа высших магистратов с шести до двух (или трех, если считать претора), но и благодаря частому использованию так называемой «итерации», то есть повторяющегося занятия одной и той же должности одним и тем же человеком.
В реформированном государстве итерация получила очень широкое распространение. За двадцать пять лет, с 366 по 342 г. до н.э., пятьдесят консульских мест занимали лишь двадцать семь человек. Данная схема весьма примечательна. Во-первых, тридцать пять из упомянутых консульских мест (70%) занимали люди, которые были консулами более одного раза, а во-вторых – что еще более удивительно – большинство консулов (15/27 = 55,5%) занимало эту должность, по крайней мере, дважды. Отсюда следует, что итерация в рассматриваемый период была нормой и что любой человек, достигавший консульской власти, имел весьма высокие шансы стать консулом еще раз. Эта ситуация не находит никаких параллелей во всей девятисотлетней истории консулата.
Кроме того, рассматриваемая схема резко контрастирует со сведениями о консулярных трибунах, относящимися к периоду до 367 г. до н.э. Хотя итерация довольно часто встречалась и при старом режиме, она никогда излишне не ограничивала тех возможностей, которые были доступны честолюбивым магистратам. За двадцать пять лет, с 396 по 367 г. до н.э. (исключая период «безвластия»), консулами или консулярными трибунами было примерно семьдесят пять человек – весьма резкий контраст с двадцатью семью римлянами, которые занимали консульскую должность в течение такого же периода после реформы.
Без сомнения, именно замкнутость новой знати, а также патрицианская реакция после 355 г. до н.э. вызвали потрясения 342 г. до н.э. Говоря о событиях этого года, Ливий сообщает о мятеже солдат, служивших в Кампании (VII.38–42). Этот загадочный случай, который в других {412} источниках увязывается с долговым кризисом и сецессией, представляет собой лишь один из признаков того, что в рассматриваемый период Римское государство переживало довольно существенные сдвиги. Среди прочих симптомов подобного рода следует упомянуть крутой поворот, произошедший во внешней политике Рима в 341 г. до н.э. (см. далее, с. 429 наст. изд.), а также появление в последующие годы в консульских фастах целого ряда «новых людей».
Все эти явления, судя по всему, были каким-то образом связаны с LegesGenuciae 342 г. до н.э. О двух из этих законов – касавшихся ростовщичества и разделения консульской власти между патрициями и плебеями – мы уже упоминали (см. выше, с. 399 сл. и 403 сл. наст. изд.). Согласно третьему закону, по всей видимости, никто не мог занимать больше одной магистратуры одновременно или находиться на одной и той же должности дважды в течение десяти лет. Последний момент, судя по всему, нашел отражение в фастах. В последующие двадцать лет упомянутое правило действительно соблюдалось (за одним довольно сомнительным исключением). При этом контраст с предшествующим периодом предстает столь разительным, что мы должны признать, что LexGenucia был не только принят, но и активно проводился в жизнь53. Избрание консулами двух способных и опытных политиков (Л. Папирия Курсора – во второй раз и Кв. Публилия Филона – в третий) в 321 г. до н.э., в обоих случаях – в обход «правила десяти лет», явно представляло собой реакцию на чрезвычайные обстоятельства – в конце концов, именно в этом году Рим потерпел позорное поражение в Кавдинском ущелье (с. 439 сл. наст. изд.). Общий кризис во время Второй Самнитской войны вызвал возврат к частым итерациям – не в последний раз в своей истории римляне принесли конституционные принципы в жертву военной необходимости. На протяжении всего тринадцати лет (326–313 гг. до н.э.) уже упомянутый Л. Папирий Ку́рсор становился консулом пять раз, причем два раза подряд (в 320 и 319 гг. до н.э.).
Впрочем, выдающаяся карьера Курсора была исключением и стояла несколько в стороне от общего направления развития – от множественных итераций к более широкому распределению консульских почестей среди представителей элиты. Так, в 295 г. до н.э. (что примечательно – в год серьезного кризиса) консулами были избраны люди, которые в общей сложности занимали высшую должность целых девять раз (Кв. Фабий Максим Руллиан – пять раз и П. Деций Мус – четыре), но затем ничего подобного не случалось вплоть до Второй Пунической войны, когда военные нужды вызвали еще одно временное возвращение к {413} множественным итерациям. В период с 295 по 215 г. до н.э. лишь три человека были консулами по три раза. Последним из них был М. Курий Дентат (консул 274 г. до н.э. – в третий раз). При этом наиболее впечатляющим статистическим показателем является то, что за тридцать пять лет, с 289 по 255 г. до н.э., семьдесят консульских мест занимали шестьдесят пять разных людей – другими словами, итерации вообще практически не случались.
Подводя итог, отметим, что с конца Третьей Самнитской войны (290 г. до н.э.) до диктатуры Юлия Цезаря представители нобилитета, как правило, могли занимать консульскую должность в лучшем случае лишь один раз за свою карьеру. Повторные занятия консульской должности в этот период были уже весьма редки, а в 151 г. до н.э. вообще запрещены специальным законом. Исключения из этого общего правила приходились лишь на времена чрезвычайной военной опасности или внутренних междоусобиц (война с Ганнибалом, вторжение кимвров, владычество Цинны). Таким образом, схема занятия должностей в период с 366 по 290 г. до н.э. весьма существенно отличалась от той, что преобладала в последние два с половиной века существования Республики. Этот факт, без сомнения, очень важен для понимания нами структуры римской политики в IV в. до н.э.
В «классической» Республике – скажем, с 287 по 133 г. до н.э. – управление государством находилось в руках сенатской олигархии. К концу III в. до н.э. сенат контролировал все аспекты государственного управления и подчинил своей власти всех магистратов (которые сами были сенаторами). Это совершенно неудивительно, учитывая, что отдельные сенаторы занимали высшие должности лишь время от времени и в течение непродолжительных периодов. Решения сената и особенно его ведущих членов, которые нередко являлись консулами, помогали эффективно контролировать этих отдельных сенаторов, осуществлявших магистратскую власть в каждый конкретный момент времени. Большинство исследователей соглашается с тем, что наиболее важным способом такого контроля было ограничение возможностей для повторного занятия должностей. Таким образом сенатская олигархия могла сдерживать устремления отдельных лиц и препятствовать им в осуществлении самостоятельной власти (подробнее см. далее, с. 465 слл. наст. изд.).
В IV в. до н.э. дело, очевидно, обстояло совершенно иначе. Следует особо подчеркнуть, что мы знаем очень немного об организации или о функциях сената в это время, однако у нас есть веские основания полагать, что в IV в. до н.э. он не обладал столь широкими контрольными полномочиями, как в классический период. В позднейшей практике можно обнаружить довольно много остаточных следов системы, в рамках которой решения по основным вопросам – таким, как основание колоний, объявление войны и заключение международных договоров, – принимались на народных собраниях, созывавшихся магистратами.
У нас нет причин полагать, что в IV в. до н.э. постановления народного собрания представляли собой просто формальную ратификацию {414} решений, которые уже были заранее (и втайне от народа) приняты сенатом. Конечно, при этом мы не хотим сказать, что совещательная роль сената была незначительной, но когда Римское государство было довольно компактным в территориальном отношении и имело лишь простые административные потребности, народные собрания, вероятно, принимали более существенное участие в определении политики, чем в позднейшие периоды. Кроме того, сенатский контроль над финансами, судя по всему, был менее значительным и, вероятно, менее абсолютным в условиях доденежной экономики IV в. до н.э., чем в более сложном мире 2-го столетия. В III–II вв. до н.э. решающим инструментом контроля было право сената прекращать или продлевать полномочия (imperium) действующего военачальника (prorogatio), однако в IV в. до н.э. практика пророгации едва ли существовала. Кроме того, древнейший из известных нам примеров этой практики – назначение Кв. Публилия Филона проконсулом во время войны с Неаполем в 326 г. до н.э. – был результатом голосования в народном собрании (Ливий. VIII.23.11–12).
Без сомнения, мы должны принимать во внимание возможность того, что в IV в. до н.э. политическая власть принадлежала не коллективной олигархии, а горстке талантливых и харизматичных людей, которые делили высшие магистратуры между собой и в значительной степени руководили политикой государства. За семьдесят два года, с 366 по 291 г. до н.э., пятьдесят четыре консульских места занимали лишь четырнадцать человек, а в течение тридцати восьми лет в рамках этого же периода – всего восемь, причем каждый из них был консулом четыре раза или более. Среди этих людей были патриции Г. Сульпиций Петик, Л. Папирий Курсор, М. Валерий Корв и Кв. Фабий Максим Руллиан, а также плебеи М. Попилий Ленат, Г. Марций Рутил, Кв. Публилий Филон и П. Деций Мус. Эти люди и их единомышленники правили государством благодаря занимаемым ими постам, а срок их пребывания в должности зависел от популярности в народе и от успеха на выборах. Исходя из этого, можно сказать, что в составе рассматриваемой системы имелся весьма существенный демократический элемент, который в основном исчез в позднейшие периоды, когда управление государством стал контролировать сенат, а результаты ежегодных выборов очень слабо воздействовали на общее направление политики. {415}
53 Многие исследователи – даже Моммзен (Mommsen 1887–1888 [A 91] I: 519 и примеч. 5) – с этим не соглашаются. Конечно, один из консулов 341-го и один из консулов 340 гг. до н.э. действительно занимали консульскую должность несколькими годами ранее, однако едва ли рассматриваемый закон имел обратную силу. Вероятным исключением является Л. Папирий Красс, консул 336 и 330 гг. до н.э., но в этот период данное имя вполне могли носить два разных человека; см.: F. Münzer 1949 [H 1211: 1035–1036; 1949 [H 122]: 1036. {413}
Корнелл Т.-Дж. Рим возвращает утраченные позиции // Кембриджская история древнего мира. Т. VII, кн. 2: Возвышение Рима: от основания до 220 года до н.э. / Под ред. Ф.-У. Уолбэнка, А.-Э. Астина, М.-У. Фредериксена, Р.-М. Огилви, Э. Драммонда; пер. с англ., подготов. текста, заметка «От переводчика», примечания В.А. Гончарова. М.: Ладомир, 2015. С. 412–415.
В течение периода войн за Италию (338–264 гг. до н.э.) Римское содружество претерпевало и внутренние изменения. Именно в это время начали оформляться политические, социальные и экономические структуры, характерные для классической Республики. В сфере политических институтов самым ярким изменением было то, что сенат постепенно стал основным элементом системы государственного управления, а нобилитет превратился в силу, контролирующую сенат. Как конкретно это произошло, сказать довольно сложно – в основном по причине крайней нехватки источников по III в. до н.э. Особенно плохо дело обстоит с периодом с 293 по 218 г. до н.э., о котором не сохранилось вообще практически никакой информации, касающейся внутриполитической истории Рима. Но когда начиная с 218 г. до н.э. полноценные рассказы Ливия и Полибия возобновляются, то оказывается, что мы уже имеем дело со стабильным и эффективным режимом, который, судя по всему, прочно установился в Риме в течение нескольких десятилетий.
Именно эту устоявшуюся систему попытался проанализировать Полибий в рассказе о политическом устройстве Рима во времена битвы при Каннах (VI.11–19). Впрочем, вопреки знаменитой теории греческого историка о том, что Римское государство представляло собой сбалансированную смесь монархических, аристократических и демократических элементов, для современного наблюдателя отличительной чертой классического политического устройства римской Республики является ее явно олигархический характер. Политическая власть в ней была сосредоточена в руках класса состоятельных землевладельцев, которые {463} монополизировали магистратуры и из которых комплектовался сенат. Нобилитет представлял собой узкую прослойку политической элиты в составе высшего класса и состоял из патрициев и наиболее влиятельных плебеев, занимавших курульные должности. Бывшие магистраты составляли господствующую группу в сенате и контролировали всю политику государства. Свое знатное положение они передавали по наследству своим потомкам, которые тем самым получали больше шансов на занятие курульных магистратур, когда наступало их время.
При этом, однако, внутри высшего класса римского общества существовала весьма значительная мобильность и нобилитет был очень далек от того, чтобы представлять собой исключительно наследственную группу. На протяжении всего республиканского периода в сенате всегда было много «новых людей» (граждан, не имевших предков-сенаторов), чьи потомки уже могли претендовать на курульные должности и даже на консульство. Сами же «новые люди», естественно, достигали консульской власти крайне редко, однако это вовсе не означает, что высшие магистратуры были монополизированы потомками тех, кто занимал их ранее. Более того, мы можем продемонстрировать, что во времена Республики весьма значительная доля консулов – возможно, около 20% – не имела предков-консулов, а с другой стороны, многие из консульских потомков не могли добиться этой должности52. Таким образом, в рассматриваемый период политическая элита Рима представляла собой относительно открытую группу, основанную на соперничестве и постоянно пополнявшуюся новичками.
Впрочем, следует помнить и о том, что представители нобилитета обладали властью не только в силу того, что они занимали главные должности, но и постольку, поскольку обладали влиянием в сенате. То есть пребывание в должности консула, дававшее человеку высшую исполнительную власть сроком на один год, в долгосрочной перспективе было политически важным, поскольку вводило его в состав элитной группы консуляров (экс-консулов) – наиболее влиятельной группировки сената, игравшей решающую роль во время дебатов.
Римские нобили занимали исполнительные должности не только на протяжении очень коротких периодов (обычно один год), но и весьма нечасто – как мы уже видели, в первые десятилетия III в. до н.э. практика итерации постепенно была сведена на нет (см. выше, с. 414 наст. изд.). К этому времени даже очень успешный политик едва ли мог надеяться на то, чтобы за всю свою карьеру стать консулом больше одного раза. С другой же стороны, все лица, занимавшие курульные магистратуры, являлись пожизненными членами сената, где, соответственно, со временем сосредоточилась реальная власть. Во времена развитой Республики магистраты, по сути дела, подчинялись сенату. Они обязательно обращались к нему прежде, чем предпринять какое-либо действие, и на практике были связаны его постановлениями. При этом сенат контролировал {464} государственные финансы, призыв в войско и командование вооруженными силами, распределение магистратских полномочий («провинций»), отношения с иноземными державами, а также поддержание законности и правопорядка в Риме и Италии. Кроме того, он ведал всеми делами, связанными с государственной религией. Сенаторы являлись не только руководителями Римского государства, но и хранителями политического опыта и мудрости, а также блюстителями традиционных моральных ценностей. {465}
52Brunt 1982 [H 102]: 1–22; см. также статью Хопкинса и Бертона (К. HopkinsandG.P. Burton) в изд.: Hopkins 1983 [А 68]: 31 слл. {464}
Корнелл Т.-Дж. Завоевание Италии // Кембриджская история древнего мира. Т. VII, кн. 2: Возвышение Рима: от основания до 220 года до н.э. / Под ред. Ф.-У. Уолбэнка, А.-Э. Астина, М.-У. Фредериксена, Р.-М. Огилви, Э. Драммонда; пер. с англ., подготов. текста, заметка «От переводчика», примечания В.А. Гончарова. М.: Ладомир, 2015. С. 463–465.
Такая система позволяла большинству аристократов пройти все значительные магистратуры занимая должности эдила, претора, консула.
Курульной магистратурой был лишь курульный эдилитет (наряду с которым существовал плебейский). Обязательность последовательного прохождения основных должностей (квестура – эдилитет – претура – консулат) и минимальный возраст для кандидатов были установлены по закону Виллия в 180 г. до н.э. Знатное происхождение само по себе не гарантировало занятие курульных магистратур всем соискателям из числа нобилей.
Весьма почётной являлась должность цензора (относившаяся к числу курульных), которую исполняли два человека один раз в пять лет. С 433 г. до н.э. срок пребывания в этой должности был ограничен 18 месяцами.
Эти изображения (Imagines) представляли собой фигуры с раскрашенными восковыми масками
РИМСКИЕ МАСКИ ПРЕДКОВ ВОССОЗДАНЫ ИЗ ВОСКА
Восковые модели, отлитые с лиц исследователей, пожелавших воссоздать римские маски предков.
[Фото: Дрю Фултон]
Около 2000 лет назад знатные римские семьи набивали свои шкафы восковыми масками, изображавшими их предков-мужчин, чтобы во время погребальных процессий актёры могли заполнить недостающие звенья генеалогической цепочки.
Учёным известно об этом странном обычае из античных источников, например, от греческого историка Полибия, хотя ни одной такой маски не сохранилось.
Однако недавно группа исследователей из Корнелльского университета вживую изготовила заливочные формы собственных лиц, чтобы воссоздать эти изображения предков (imagines maiorum), и обнаружила, что восковые маски действительно поразительно похожи на живые лица.
Результаты работы группы были представлены на ежегодном заседании Американского археологического института в прошлые выходные.
Тающие лица
«Скажу вам, что мне стало жутко — просто жутко, — когда я увидела, как в мультиварке плавится лицо моей подруги», — сказала докторант Кэтрин Джэррил.
Джэррил объяснила агентству «LiveScience», что, поскольку запасы воска были ограничены, ей пришлось расплавить испорченную маску, которую она изготовила с лица своей коллеги Кэрри Фултон. Её глубинная реакция породила идею, что римляне могли питать очень сильную эмоциональную привязанность к этим маскам предков, отливавшимся ещё при жизни этих людей.
«В конце концов, возможно, в погребальных процессиях возвращались к жизни маски людей, которых они прежде знали», — написала Джэррил по электронной почте.
Погребальная процессия или прогулка зомби?
Как свидетельствуют эксперименты, воск — очень нестойкий и нестабильный материал. Маски-макеты из пчелиного воска, воссозданного по образцу античного, помещены в защищённый демонстрационный ящик в Корнелле. Но, по словам Джэррил, уже через короткое время на поверхности кожи стали видны маленькие ямки и дырочки.
В римское время маски, видимо, постоянно обесцвечивались и портились из-за огня и дыма свечей, а также вследствие периодической демонстрации в погребальных процессиях и копирования (новые домохозяйства, образовавшиеся в результате женитьбы, нуждались в собственных наборах масок предков).
«Их всё время переделывали и, вероятно, они никогда не выглядели нетронутыми, и в конце концов, я думаю, они больше всего были похожи на зомби», — сказала агентству «LiveScience» Аннетта Александридис, адъюнкт-профессор искусствоведения.
Если для поддержания сохранности воска требовалось столько усилий, почему был избран он, а не другие материалы, такие, как гипс? Исследователи утверждают, что, вероятно, это были своего рода демонстративные расходы, так как знаменитые сорта пчелиного воска из отдалённых областей римского мира могли быть очень дороги.
«Древние римляне особенно ценили различные сорта воска, так что воск, использованный для изготовления изображений (imagines) мог, среди прочего, выражать влияние, высокое общественное положение или любовь к земным благам», — сказала Джэррил.
Александридис также отметила, что воск по своим свойствам напоминает живое тело и в некотором смысле может служить его заменой. В древности его использовали, чтобы закрывать раны, а археологам известен по крайней мере один экземпляр воскового изображения мужской головы, которое заменяло в гробнице отрезанную голову.
Актёры надевали такие маски, чтобы играть роль умерших членов семьи в погребальных процессиях и тем самым связать воедино генеалогические цепочки. [Фото: Дрю Фултон]
Хотя над проектом работали женщины, правом на изготовление маски обладали только мужчины.
[Фото: Дрю Фултон]
Эти маски, называвшиеся imagines maiorum (изображения предков), изготавливались из пчелиного воска, который, возможно, был дорогим и редким материалом, если происходил из особых, отдалённых источников. [Фото: Дрю Фултон]
Главной цитаделью нобилитета и руководящим органом республики являлся сенат. Сенаторов обычно было 300. Право назначать сенаторов принадлежало раньше царю, а затем консулам. По закону Овиния (последняя четверть IV в.), это право перешло к цензорам. Каждое пятилетие цензоры пересматривали список сенаторов, могли вычеркивать из него тех, кто по тем или иным основаниям не соответствовал своему назначению, и вписывать новых (lectio senatus). Закон Овиния установил, «чтобы цензоры под клятвой выбирали в сенат лучших из всех категорий магистратов» (Фест, 246). Речь идет о бывших магистратах до квесторов включительно.
Сенаторы распределялись по рангам. На первом месте стояли так называемые курульные сенаторы, т. е. бывшие магистраты, занимавшие курульную должность: бывшие диктаторы, консулы, цензоры, преторы и курульные эдилы; затем шли остальные: бывшие плебейские эдилы, народные трибуны и квесторы, а также сенаторы, не занимавшие в прошлом никакой магистратуры (таких было немного). Первым в списке стоял самый уважаемый сенатор, называвшийся princeps senatus (первый сенатор). Принадлежностью к той или другой категории определялся порядок голосования. Последнее происходило или путем отхода в сторону, или посредством личного опроса каждого сенатора. Созывать сенат и председательствовать в нем могли все экстраординарные магистраты, например диктаторы, а из ординарных — консулы, преторы, а позднее народные трибуны.
До начала гражданских войн сенат пользовался огромным авторитетом. Это объясняется главным образом его социальным составом и организацией. Первоначально в сенат могли входить только главы патрицианских семей (patres conscripti — отцы, внесенные в список). Но уже очень рано, вероятно, с начала Республики, в сенате начали появляться и плебеи. По мере завоевания ими высших магистратур число их в сенате стало быстро увеличиваться. В III в. подавляющее большинство сенаторов принадлежало к нобилитету, т. е. к правящей касте римского общества. Это создавало сплоченность сената, отсутствие в нем внутренней борьбы, единство его программы и тактики, обеспечивало ему поддержку самой влиятельной части общества. Между сенатом и магистратами существовало тесное единство, поскольку каждый бывший магистрат в конце концов попадал в сенат, а новые должностные лица выбирались фактически из тех же сенаторов. Поэтому магистратам было невыгодно ссориться с сенатом. Магистраты приходили и уходили, сменяясь, как правило, ежегодно, а сенат был постоянно действующим органом, состав которого в основном оставался неизменным (массовое пополнение сената новыми членами было очень редким явлением). Это давало ему преемственность традиций и большой административный опыт.
Круг дел, которыми руководил сенат, был очень широк. До 339 г., как было указано выше, ему принадлежало право утверждать постановления народного собрания. После этого года требовалось только предварительное одобрение сенатом вносимых в комиции законопроектов. По закону Мения (дата его неизвестна), этот же порядок был установлен и по отношению к кандидатурам должностных лиц.
Сенат в случае тяжелого внешнего или внутреннего состояния государства объявлял чрезвычайное, т. е. осадное, положение. Это делалось чаще всего посредством назначения диктатора. Со II в. в практику входят другие формы введения осадного положения. Одна из них состояла в том, что сенат принимал постановление: «Пусть консулы наблюдают, чтобы республика не потерпела какого-нибудь ущерба» («Videant ^veant) consules, ne quid respublica detrimenti capiat»). Этой формулой консулам (или другим должностным лицам) давались чрезвычайные полномочия, подобные полномочиям диктатора. Другим способом концентрации исполнительной власти было избрание одного консула (sine collega). Этот способ, правда, очень редко, применялся в I в.
Сенату принадлежало высшее руководство военными делами. Он определял время и количество набора в армию, а также состав контингентов: граждане, союзники и проч. Сенат выносил постановление о роспуске войска, под его контролем происходило распределение отдельных войсковых соединений или фронтов между военачальниками. Сенат устанавливал бюджет каждого военачальника, назначал триумфы и другие почести победоносным полководцам.
В руках сената была сосредоточена вся внешняя политика. Право объявлять войну, заключать мир и союзные договоры принадлежало народу, но сенат вел для этого всю подготовительную работу. Он отправлял посольства в другие страны, принимал иностранных послов и вообще ведал всеми дипломатическими актами.
Сенат управлял финансами и государственными имуществами: составлял бюджет (обычно на 5 лет), устанавливал характер и сумму налогов, контролировал откупа, руководил чеканкой монеты и проч.
Сенату принадлежал высший надзор за культом. Он учреждал праздники, устанавливал благодарственные и очистительные жертвоприношения, в наиболее серьезных случаях толковал знамения богов (ауспиции), контролировал иностранные культы и, если это было нужно, запрещал их.
Члены всех постоянных судебных комиссий до эпохи Гракхов состояли из сенаторов. Только в 123 г. Гай Гракх передал суды в руки всадников (под этим названием понимали тогда богатых купцов и ростовщиков).
В том случае, если должности высших магистратов, имевших право председательствовать в народном собрании для выбора консулов, были вакантны или эти магистраты не могли прибыть к моменту выборов в Рим, сенат объявлял междуцарствие (interregnum). Этот термин сохранился еще от царской эпохи. Один из сенаторов назначался междуцарем (interrex) для председательствования в консульских избирательных комициях. Он исполнял свою должность в течение пяти дней, после чего назначал себе преемника и передавал ему свои полномочия. Тот назначал следующего и т. д., до тех пор, пока в центуриатных комициях не будут избраны консулы.
Таким образом, сенат являлся высшим административным органом республики, и вместе с тем ему принадлежал верховный контроль над всей жизнью государства.
О ВЫДЕЛЕНИИ ПЛЕБЕЙСКОЙ ВЕРХУШКИ В РИМЕ
(ДО 367 Г. ДО Н. Э.)
В 367 г. до н. э., когда плебеи получили доступ к консульству, начался процесс формирования новой знати — нобилитета из патрициев и плебеев. В историографии признается выделение плебейской верхушки еще до законов Лициния-Секстия, но еще не ставился вопрос о том, какие именно роды образовали эту верхушку. Решить этот вопрос нелегко, поскольку в архаическом обществе положение отдельного плебея и даже целого рода было очень неустойчивым. Кроме того, мы имеем дело с незавершенным процессом образования плебейской верхушки, а не с его конечным результатом. Содержащийся в более поздних по времени письменных источниках материал сложен и неоднозначен, поэтому выводы представляются гипотетичными. Расширение в настоящее время источниковой базы и обусловленная этим реабилитация письменной традиции требуют пересмотра многих гиперкритических взглядов, нашедших отражение в статьях о плебеях «Реальной энциклопедии» Паули-Виссова и распространенных в современный историографии ФРГ. Известные для периода с 510 по 367 г. до н. э. плебеи — это прежде всего носители плебейских или общегосударственных магистратур. В письменной традиции часто указывается только один представитель рода, но это не значит, что другие его члены никогда не занимали выборных должностей. Обычно сообщались только имена людей, которые каким-то образом выделились: внесли законопроект, осудили бывших патрицианских магистратов, заняли особую позицию в трибунате — или при которых случилось нечто, достойное внимания.
Например, плебейский род Ицилиев можно назвать трибунским. Ливий говорит о них как об усердных защитниках плебейских интересов (Liv., IV, 2, 7). Дионисий называет Гая Ицилия Ругу среди пяти первых плебейских трибунов 493 г. (VI, 89).
Применительно к 492 г. Дионисий упоминает Спурия Сициния (VII, 14, 2). Греческие авторы иногда путали имена лидеров плебса. Так было и с Сициниями. Согласно Дионисию, Сициний предложил закон, запрещающий прерывать трибунскую речь (VII, I7). Швеглер обратил с.33 внимание на бессмысленность принятия такого закона в столь ранний исторический период и перенес его обсуждение на время Терентилиевой рогации. Однако такой закон существовал именно как закон Ицилия. В 491 г. бывший трибун Ицилий Руга был также плебейским эдилом (VII, 26, З). В 480 г. Спурий Ицилий пытался провести аграрный закон, препятствуя набору в войско, но безуспешно (Liv., II, 43, 3; Dionys., IX, I).
В связи с событиями 471 г. до н. э. Ливий, ссылаясь на Пизона, упоминает среди плебейских трибунов Спурия Ицилия (Liv., II, 58, 1), которого знает и Дионисий (XI, 28). Спурий Ицилий был сыном первого плебейского трибуна, однако из этого не следует, что все имена плебейских трибунов времен первой и второй сецессии взяты из списка трибунов 471 г. до н. э.
Одного из Ицилиев по традиции считали автором закона о распределении наделов на Авентинском холме. Ливий, описывая события 456 г., также упоминает этот закон (Liv., III, 31, 1). Согласно. древним авторам, это был священный закон, принятый в центуриатных; комициях и написанный на бронзовом столбе в храме Дианы на Авентине (Liv., III, 32, 7; Dionys., X, 32, 4). Исследователи видят в этих отрывках память о древнем законе Ицилия. Представление о личности Ицилия сложилось только в поздней анналистике, т. е. в конце III в. до н. э., когда Ицилиев уже не было среди нобилитета, поэтому необходимо считать Ицилиев V в. до н. э. реальными историческими личностями.
Спурий Ицилий фигурирует в античной традиции как жених и защитник Вергинии от децемвиров и, в частности, Аппия Клавдия. Ливий подчеркивает роль Ицилия в судебном процессе (Liv., III, 44, 3; 45, 4—46, 9), тогда как Дионисий в этом деле на первый план выдвигает Нумитория (XI, 28, 7; 30, 1; 31, 3). В целом, по данным Ливия, Ицилий является вождем плебса после устранения децемвиров (III, 35, 5; 46, 2; 48, 9), главным инициатором второй сецессии на Авентинский холм (III, 51, 7), представителем плебса на переговорах с сенатом (III, 53, 3—5) и одним из десяти плебейских трибунов, куда он был выбран за заслуги (III, 54, 11). Уже в качестве трибуна Ицилий предложил закон о запрете преследования за сецессию (III, 54, 14), а также назначить триумф консулам Луцию Валерию и Марку Горацию (III, 63, 8—11; 65, 9).
К 412 г. до н. э. Ливий относит деятельность плебейского трибуна Луция Ицилия, предложившего аграрный закон (IV, 52, 1—4), который, с.34 однако, не обсуждался. Тот же Ицилий был плебейским трибуном вновь в 409 г. до н. э. (Liv., IV, 54, 4). Вместе со своими коллегами, он, мешая набору в войско, добился передачи плебеям трех из четырех квесторских должностей. По их же настоянию в следующем году вместо консулов были избраны военные трибуны с консульской властью при условии, что сами бывшие плебейские трибуны не будут баллотироваться на данную магистратуру (Liv., IV, 54, 4; 56, 3). Самое удивительное, что коллеги Ицилия были из одного с ним рода. Это уникальный случай в политической практике Римской республики. И хотя вопрос об исторической достоверности других Ицилиев остается открытым, необходимо признать выдающуюся роль плебейского рода Ицилиев в сословной борьбе на протяжении V в. до н. э. Затем Ицилии исчезают с исторической арены.
Если Ицилии не попали в состав нобилитета, то иная судьба постигла древнеплебейский род Публиев (Публилиев), давший первого плебейского диктатора 338 г. Квинта Публия Филона. В 472—71 гг. плебейским трибуном был Волерон Публилий (Liv., II, 56, 1—5; 55, 4; Dionys., IX, 41, 42, 3). До занятия трибунской магистратуры он служил центурионом и потому в 473 г. при новом наборе в войско воспротивился службе в качестве рядового воина (Liv., II, 55). Став трибуном, Волерон предложил знаменитый закон о выборах плебейских магистратур в собраниях по трибам, согласно которому плебеи могли избирать угодных им лиц без вмешательства патрицианской клиентелы (Liv., II, 56, 3; Dionys., IX, 41). Из-за эпидемии и противодействия патрициев закон не был утвержден, но Публилий, снова ставший в 471 г. трибуном (Liv., II, 56; Dionys., IX, 42), добился принятия закона (Liv., II, 56, 6; Dionys., IX, 48). Историческое значение этого закона в историографии сегодня признается, поскольку плебейские магистраты впоследствии стали избираться в трибутных комициях. Несмотря на признание историчности закона, в историографии встречаются сомнения в реальности его автора. На наш взгляд, не только тесная связь имени Публилия Волерона с законом говорит о реальном существовании этого деятеля, но и тот факт, что Ливий и Дионисий стараются скрыть его заслуги и приписать успех принятия закона Леторию (Liv., II, 56, 6; Dionys., IX, 41). Само же имя Публилия античные историки не могли устранить из традиции, хотя Публилии во II в. до н. э. уже не принадлежали к знатным родам.
с.35 В 400 г. до н. э., судя по фастам, среди военных трибунов с консульской властью упоминаются Луций Публилий Волерон, Филон Вульск (CIL, I, p. 18), который у Ливия назван Луций Публилий Вольск (V, 12, 9), а у Диодора — Луций Публий (XIV, 47, 1). Следуя фастам, он являлся двоюродным братом консулярного трибуна Волерона Публия Филона (Liv., V, 13, 3; Dionys., ХIV, 54, 1).
Военный трибун Луций Публилий Вольск в традиции ошибочно называется патрицием, откуда это мнение проникло в историографию.
Вопрос об историчности этих лиц в историографии открыт. Тот факт, что они указаны в источниках без какой-либо детализации, говорит, скорее, в пользу их историчности.
Нарративная традиция рассказывает о плебейском трибуне 394 г. Квинте Публилии, подавшем иск против Манлия Капитолийского (Liv., VI, 19, 5—7; 18—20; Plut. Cam., 36, 5; 7; Zon., 7, 24). То обстоятельство, что позже у Публилиев преномены Волерон и Квинт не встречаются, не может служить доказательством неисторичности данного военного трибуна. Наличие разных преноменов может свидетельствовать лишь о принадлежности их к разным ветвям рода.
В V и начале IV в. существовало, скорее всего, две или три ветви этого рода: Публилии, Публилии Филионы и Публилии Филоны Вульсции. Такое явление характерно и для других плебейских родов того времени. Так, у знаменитого рода Лициниев, занимавшего наибольшее количество плебейских должностей между 494 и 367 гг. до н. э., известны три ветви: Лицинии, Лицинии Кальвы, Лицинии Столоны. Эти ответвления одного рода прослежены Мюнцером начиная с 367 г. до н. э. Представители первой ветви Лициниев приближались по своему положению к патрициям, и их представители раньше, чем другие плебеи, появились среди консулов, консулярных и военных трибунов. Признание существования различных ответвлений внутри плебейских родов доказывает одновременно существование когноменов (прозвищ) в плебейский именах, хотя историография не признает существование когноменов в раннеримских именах.
У нас нет точных данных о том, что когномены появились раньше у плебеев, чем у патрициев, что, на наш взгляд, вполне закономерно. Для плебеев большая патриархальная семья имела большее значение, чем род, который, в свою очередь, больше значил для патрициев. Когномен мог быть знаком отличия одноименного патрицианского рода, от которого плебейский род отделился, например, с.36 из-за нехватки земли. Та же самая причина могла лежать в основе дальнейшего разделения родов. Возможно, что когномен принимался людьми индивидуально при переселении в Рим либо при переселении отдельной части рода, тогда как остальные родичи остаются на месте. Допустимо предположить, что существование нескольких когноменов в плебейском роде указывает на экономическую возможность рода образовывать самостоятельные ветви. Именно экономическая мощь некоторых плебейских родов была причиной установления родственных связей с патрициями. Лицинии были, как известно, связаны с Фабиями (Liv., VI, 34; Flor., I, 17, 26; Zon., 7, 24), Сульпициями (Liv., VI, 34, 5), Манлиями (Liv., VI, 39, 4) и Корнелиями (Liv., V, 12, 12). Отметим, что Фабии и Корнелии выделялись среди патрициев особой знатностью.
Таким образом, просопографический анализ позволяет выявить роды Ицилиев, Публилиев (Публиев), Лициниев, которые с 493 по 367 г. до н. э. определенно принадлежали к плебейской верхушке. Они нередко находились в родственных отношениях с патрициями и, как наиболее приемлемые для правящего сословия, фигурировали среди консулярных трибунов (Требонии, Менении, Антонии, Антистии, Атилии и др.), а затем и среди первых плебейских консулов (Секстии, Лицинии, Генуции). К числу знатных плебейских родов относится род Публилиев, которые не часто встречались среди магистратов в рассматриваемое время, но зато в самые важные годы. В первые полтора века существования Республики занимают важное место в обществе плебейские роды Дуилиев, Сициниев, Вергиниев, Юниев и др. Знаменитый же «трибунский» род Ицилиев исчезает с IV в. до н. э.
Учитывая фрагментарность имеющихся данных, необходимо сказать о предварительном характере наших заключений. Пополнение источниковой базы способно сделать их окончательными.
Интерпретация реформы центуриатных комиций, изложенная нами выше, подразумевает: свой голос средний римский избиратель рассматривал преимущественно как то, что можно обменять на определенные выгоды, а потому при голосовании, естественно, не уделял особого внимания ни достоинствам кандидатов, ни отстаиваемому ими политическому курсу. У нас нет особых причин оспаривать данную точку зрения. Без {518} сомнения, в истории республиканского Рима были случаи – вероятнее всего, приходившиеся на моменты общегосударственного кризиса, – когда выдающиеся качества кандидатов вызывали у избирателей настоящий фанатизм, в результате чего на комиции приходили даже многие из тех, кого специально туда не звали, однако в отсутствие каких-либо удобных средств массовой информации подобные случаи, судя по всему, были очень редки. Соответственно, исход большинства консульских выборов и, следовательно, весь курс римской внешней и внутренней политики, который в значительной степени формировался консулами на основании исполнительной или законодательной инициативы, в действительности предопределялся не самими избирателями, а теми представителями нобилитета и сенаторами, которые контролировали как количество людей, присутствующих на комициях, так и само голосование. Таким образом, ключ к объяснению римской политики в эпоху Средней Республики дает нам характер и структура правящего класса, а не электората.
Новый нобилитет, возникший на исходе IV–III в. до н.э., довольно сильно отличался от предшествовавшего ему патрициата. Во-первых, патрициат являлся своего рода замкнутой кастой (возможно, искусственного происхождения), группой влиятельных семейств, основной целью которых было присвоение себе определенных конституционных и религиозных привилегий и отстранение от государственных должностей всех остальных. В период же олигархического правления дело обстояло совершенно иначе. Нобилитет не представлял собой замкнутого круга людей (с. 464 наст. изд.), и у нас нет никаких свидетельств того, что преднамеренное вливание «новой крови» в состав правящего класса – по отдельности или группами – рассматривалось остальными представителями нобилитета как нечестный поступок. Кроме того, единство патрициата было в значительной степени основано на классовых предрассудках. Вместе с немногочисленными непатрицианскими семействами, которые на самых ранних этапах римской истории были приняты в состав правящего класса, патриции образовывали совершенно особую социальную группу: они представляли собой римскую земельную аристократию, тогда как их соперники-плебеи по большей части происходили из совершенно иной общественной прослойки – без сомнения, обладавшей определенным богатством, которое, однако, было приобретено путем занятий ремеслом и торговлей38. Нобилитет, наоборот, не образовывал никакой социальной или экономической элиты. По общему признанию, все его представители – учитывая их возможности для продвижения по карьерной лестнице – обладали весьма значительными состояниями и – хотя изначально богатство некоторых из них могло происходить из иных источников – владели землей, но при этом они не были единственными крупными землевладельцами на ager Romanus и с течением времени начали представлять собой неуклонно сокращавшееся меньшинство. Впрочем, несмотря на эти {519} различия между двумя рассматриваемыми группами, некоторые моменты однозначно указывают на то, что новый и расширенный правящий класс, состоявший из довольно разнородных элементов из Рима и Лация, очень быстро стал рассматриваться своими представителями как некая корпоративная структура, которая могла потребовать от них определенной лояльности и предписать им определенные нормы политического поведения. В течение всего III в. до н.э. консульской власти добились представители лишь шестнадцати новых семейств, и совместное чувство исключительности, на которое указывает эта статистика, хорошо подтверждается весьма показательной историей о выборах эдилов еще в 304 г. до н.э., которую рассказывает нам Плиний Старший39. По его словам, в этом году весь нобилитет нарочито демонстрировал скорбь по поводу того, что два новичка обошли на выборах официальных кандидатов, – и это даже несмотря на то, что сами семейства Петелиев и Домициев, к которым принадлежали эти самые официальные кандидаты, впервые добились консульской власти лишь одним поколением ранее.
Это чувство единства и сплоченности, которое испытывали все представители новой знати, конечно, было отчасти вызвано личной заинтересованностью и инстинктом самосохранения. Впрочем, оно, несомненно, отражало и наличие определенных уз общей ответственности. Длительные и масштабные войны, которые Рим вел по мере того, как превращался из города-государства сначала в общеиталийскую, а затем и в средиземноморскую державу, создавали потребность не только в способных и опытных магистратах, но и в определенной последовательности и стабильности в разработке политического курса, которая не очень хорошо обеспечивалась римской системой ежегодно избираемых магистратов. Кроме того, именно по этой причине весьма существенное бремя ответственности возлагалось на единственный орган, который, не имея легальной власти, всё же мог похвастаться определенным постоянством, а именно – на сенат. Именно членство в этом благородном совете, который состоял в основном из бывших курульных магистратов, являлось очень полезным для сплочения людей разного происхождения и положения в единое целое, для соблюдения ими неписаных правил поведения. Конечно, после Ганнибаловой войны быстрый рост Римской державы в сочетании с плохо приспособленным к этому государственным устройством начал предоставлять отдельным нобилям очень соблазнительные возможности для расширения собственного могущества, но в течение III в. до н.э. все представители нобилитета проявляли уважение к авторитету сената, результатом чего стал «золотой век» стабильного и упорядоченного правления.
Некоторые исследователи предполагают, что сплоченность нобилитета в течение всего III в. до н.э. и даже позднее постоянно находилась под угрозой непрерывного конфликта между его патрицианскими и плебейскими членами, однако данный взгляд явно основывается на неверном {520} понимании ситуации. Конечно, из сочинений древних авторов нам известно о протестах, которые были вызваны в 209 г. до н.э. назначением плебея Г. Мамилия на религиозную должность верховного куриона (curiomaximus)40, но это был единичный случай, и мы не можем быть уверены в том, что подобные протесты – кстати, не увенчавшиеся успехом – были вызваны классовыми предрассудками, а не личной враждой или даже соображениями религиозного характера. Выводы же о существовании постоянного раскола, которые делаются на основании того факта, что вплоть до 172 г. до н.э. одним консулом каждый год обязательно являлся патриций, представляются нам еще менее обоснованными. Наиболее вероятным объяснением того факта, что патриции по-прежнему регулярно назначались на рассматриваемую должность, является то, что это одобрялось всеми представителями нобилитета по принципиальным соображениям политического характера. В данном случае – как и в прочих – сенаторы патрицианского и плебейского происхождения, без сомнения, договорились использовать престиж и привилегии патрициата для того, чтобы способствовать достижению своих общих целей, поскольку, устанавливая принцип, согласно которому один из двух консулов каждого года должен был являться патрицием, они заметно сокращали шансы «новых людей», которые могли стремиться к высшей магистратуре. В 172 г. до н.э. патриции отказались от претензий на одно консульское место (что примечательно, без какого-либо политического конфликта) – без сомнения, просто потому, что количество представителей этого сословия, отвечавших соответствующим требованиям, к тому моменту уменьшилось настолько, что соперничавшим группам стало довольно трудно выдвигать полностью пригодных кандидатов каждый год. В 215 г. до н.э., когда плебей, выбранный консулом-суффектом40a, был вынужден отказаться от должности, «чтобы оба консула не были плебеями», это произошло не по причине патрицианской непримиримости, а просто потому, что сенат выступил против создания опасного прецедента в столь критический для Рима период41.
Впрочем, придание большого значения общности интересов и обязательств, которая была характерна для нобилитета III в. до н.э., вовсе не отрицает существования реальных конфликтов в его рядах. Наиболее очевидным проявлением этих конфликтов было ежегодное соперничество на выборах, и в последние годы среди ученых стало модным представлять, по крайней мере, внутренний круг сената как разделенный на две или более вполне различимые группы или фракции, основной целью которых было повышение шансов своих членов на выборах. При этом, однако, характер и значение этих так называемых фракций – и даже само {521} их существование – вызывают постоянные споры, и, поскольку свидетельства, содержащиеся в анналистической традиции, весьма скупы и неопределенны, мы пока удовольствуемся лишь указанием на имеющиеся возможности.
Мюнцер42, первым начавший широко использовать просопографический материал42a при изучении истории республиканского Рима, считал, что объединение семейств во фракции в большинстве случаев основывалось как на многолетних и наследственных узах дружбы, так и на связях, которые намеренно создавались посредством брачных союзов или путем расширения политического патронажа. Как следствие, упомянутый исследователь наделял рассматриваемые фракции более значительной стабильностью и постоянством, чем многие готовы были принять. Самые суровые критики концепции Мюнцера подвергают сомнению его подход к источникам и, в частности, – попытки установить связи между семействами, придавая, по их мнению, совершенно необоснованное значение моделям коллегиальности и даже наследования должностей в том виде, в каком они представлены в списках магистратов43. Но наиболее серьезные возражения, которые могут быть выдвинуты против Мюнцера и его школы (столь же оправданные, как и некоторые из построений упомянутых выше критиков), заключаются в том, что эти исследователи не учли ту роль, какую в определении состава фракций нобилитета играли политические взгляды. Конечно, римляне могли питать огромное уважение к обязательствам, связанным с такими понятиями, как «amicitia» («дружба») и «gratia» («благосклонность»), но при этом едва ли во время консульских выборов они затмевали политические предпочтения – диктуемые личной заинтересованностью или принципами – в плане влияния на масштабы и направленность предвыборной агитации. А поскольку в Риме не существовало никаких четких правил, согласно которым государственные деятели должны были наследовать политические позиции от отцов или разделять взгляды сородичей, то у нас есть весьма существенные основания сомневаться в том, что римские фракции обычно включали в свой состав целые семейства или хотя бы сохраняли свою идентичность на протяжении более-менее длительного времени. Конечно, многолетние семейные связи, характерные для римского общества, обеспечивали весьма прочную базу для потенциального сотрудничества на политическом фронте и нередко могли приводить к активной координации усилий в тех случаях, когда этому не препятствовали различия политического или личного характера, однако, с другой стороны, мы должны признать, что иногда для создания вполне работоспособного объединения представителей нобилитета, не имевших подобных связей, могло быть достаточно лишь прочной общности интересов или убеждений. Таким {522} образом, многие из сообществ, в которые вступали римские нобили, скорее всего, были весьма недолговечными. Государственные деятели Рима чаще всего не задавались вопросами о твердых обязательствах или хотя бы о моральном долге в отношении совместной деятельности, а энтузиазм по отношению к объединению электоральных усилий и ресурсов, судя по всему, рос и убывал в зависимости как от приемлемости отдельных кандидатов, так и от предполагаемой важности тех вопросов, с которыми мог быть связан исход выборов. При этом, однако, рассмотрение потенциальных союзников как членов определенной группы или фракции и даже спекуляция на их идентичности тоже могли иметь определенный смысл и приносить некоторую пользу.
Хотя рассматриваемые нами фракции были нацелены прежде всего на то, чтобы контролировать политический курс через оказание влияния на исход главных выборов, мы сильно не ошибемся, если предположим, что решающим фактором на этих выборах всегда было относительное влияние соперничающих групп. Фракции не выходили за пределы внутреннего круга правящего класса, однако за пределами этого круга оставалось весьма существенное количество членов сената, которые, без сомнения, имели возможность собрать довольно значительное количество голосов на комициях. Именно эти «заднескамеечники», выступавшие в качестве потенциальных «сборщиков голосов», были эквивалентом «колеблющихся избирателей» на римской электоральной сцене43a. Именно их непостоянные политические позиции, а также рвение или безразличие на выборах, вероятно, больше, чем какие-либо иные факторы, решали изменчивую судьбу фракций нобилитета. В этом смысле часто менявшийся курс римской политики в значительной степени определялся не отдельными магистратами и даже не фракциями, а сенатским большинством в конкретный момент времени. {523}
38 Более подробно данный вопрос рассмотрен выше, с. 205 сл. наст. изд. (с иной точки зрения). {519}
39 Плиний Старший. Естественная история. XXXIII.17 сл. {520}
40 Ливий. XXVII.8.1 [сл.].
40a Консул-суффект выбирался в случае, если один из консулов умирал или отстранялся от должности. – В.Г.
41 Ливий. XXIII.31.13. Скаллард (Scullard 1973 [Н 127]: 58) также говорит о наличии тайного сговора, однако предпочитает интерпретировать данный инцидент в контексте фракционной политики. {521}
43 Весьма сбалансированную критическую оценку методов, используемых Мюнцером и – в некоторой степени – Скаллардом (Scullard 1973 [H 127]), см. в изд.: Cassola 1962 [H 103]: 8 слл. {522}
43a Автор использует терминологию, характерную для британского парламента. – В.Г.{523}
Стейвли И.-С. Рим и Италия в начале III в. до н.э. // Кембриджская история древнего мира. Т. VII, кн. 2: Возвышение Рима: от основания до 220 года до н.э. / Под ред. Ф.-У. Уолбэнка, А.-Э. Астина, М.-У. Фредериксена, Р.-М. Огилви, Э. Драммонда; пер. с англ., подготов. текста, заметка «От переводчика», примечания В.А. Гончарова. М.: Ладомир, 2015. С. 518–523.
Выводы же о существовании постоянного раскола, которые делаются на основании того факта, что вплоть до 172 г. до н.э. одним консулом каждый год обязательно являлся патриций, представляются нам еще менее обоснованными.
Худородный Катон Старший пользовался покровительством патриция Луция Валерия Флакка, они вместе избирались консулами и цензорами. Когда Катон нападал на аристократов, то как правило это оказывались противники Флакка, а его друзей он не трогал.
Худородный Катон Старший пользовался покровительством патриция Луция Валерия Флакка, они вместе избирались консулами и цензорами.
Где-то в перерывах между битвами и в последние годы войны началась гражданская деятельность энергичного муниципала, вдохновляемая его честолюбием и поддержкой почтенного аристократа П. Валерия Флакка, друга Марцеллов24, соседа Порциев по имению. Вслед за сыном своего патрона Луцием, а затем в паре с ним Катон начал восхождение по лестнице курульных магистратур – очень успешное для «новичка»: в 199 г. он был эдилом, в 198 г. – претором. Могучий ораторский талант, вызывавший изумление современников, завоевывал ему огромную популярность и делал его неуязвимым для обвинений могущественных врагов и завистников.
Друг и неоднократный коллега Катона Старшего Л. Валерий Флакк также был сторонником "старых нравов".
Катон отстаивал шовинистический подход к римской внешней политике, а Сципион пытался установить дружеские отношения с другими государствами. Но все же историки не могут прийти к единому мнению - носил ли конфликт Катона и Сципиона принципиальный характер или это была борьба между кланами аристократии за власть и ресурсы.
В конце XIX и в первые десятилетия XX в. среди исследователей была достаточно широко распространена точка зрения, согласно которой сущностью политической жизни Рима в эпоху Средней и Поздней Республики было соперничество между сторонниками изменений и защитниками существующего порядка, в основном в отношении того, в чьих руках должна быть сосредоточена власть, а также по поводу преобладающей роли сената. При этом большинство ученых понимало, что политические деятели рассматриваемого периода чаще всего принадлежали к наиболее влиятельным семействам и не объединялись в политические партии в современном смысле этого слова, но при этом полагало, что эти люди входили в состав двух достаточно рыхлых группировок – консервативной и реформистской. Впрочем, подобная интерпретация не подкреплялась достаточным количеством веских доказательств (которые были бы весьма многочисленными, будь она верной) и нередко основывалась на некритическом принятии политической терминологии анализируемой эпохи без достаточного внимания к нюансам и оттенкам значений или к обертонам политической полемики или пропаганды. В конечном итоге, на смену данной точке зрения пришел совершенно иной подход, который оказал весьма значительное влияние практически на все последующие дискуссии10.
Теперь исследователи начали обращать внимание на то, что высшие государственные должности и политическое влияние в Риме эпохи Средней и Поздней Республики в значительной степени переходили по наследству. Изучение списков известных нам магистратов, в сочетании с некоторыми замечаниями Цицерона и ряда других авторов, подтверждает, что в рассматриваемый период на консульскую должность чаще всего избирались люди, отцы которых были по меньшей мере сенаторами, и что очень многие консулы были потомками бывших консулов или преторов. Кроме того, непропорционально большое количество консульских должностей занимали представители очень небольшого количества семейств, в некоторых случаях – на протяжении многих поколений. На основании всего этого был сделан вывод о существовании в Риме анализируемой эпохи определенных факторов, которые давали членам узкого круга семейств возможность сохранять исключительное политическое влияние на протяжении весьма длительного времени.
При этом источником данного влияния ученые считали не какие-то особые правовые привилегии, а сложную систему личных и социальных связей самого разного характера, пронизывавших всё римское общество, в котором менее влиятельные люди постоянно искали поддержки и защиты со стороны более влиятельных (не в последнюю очередь – в правовых вопросах) и в котором существовало очень сильное чувство долга, связанное с получением определенной помощи, как между равными («дружба» (amicitia) между которыми могла означать что угодно – от личной привязанности до преимущественно политических связей), так {211} и между людьми, занимавшими различное социальное положение (например, между патронами и клиентами), не говоря уже о многих других связях, например между землевладельцами и арендаторами или кредиторами и должниками. Таким образом, в Риме имелось немало возможностей для оказания политического влияния, а также для мобилизации множества избирателей, чтобы они отдали свои голоса (что на протяжении довольно длительного времени происходило открыто и в устной форме) в поддержку определенного политического деятеля11. Кроме того, люди, наиболее успешно пользовавшиеся подобными возможностями, могли также передавать свою власть по наследству – вместе с богатством и покровительством над клиентами.
Этой передаче социальной и политической власти способствовало существование в римском обществе представлений о так называемой nobilitas (лат. «знатность». – В.Г.), которая, вне зависимости от того, что конкретно понималось под этим термином, считалась наследственным качеством. Как доказывается в ряде новых исследований, рассматриваемое понятие обозначало не просто высокое общественное положение, а происхождение от человека, занимавшего консульскую должность. Как следствие, представители нобилитета обладали особым статусом (правда, исключительно социальным, без закрепления в законодательстве), который сам по себе уже обеспечивал определенный престиж и давал весьма значительные преимущества на выборах. Кроме того, отдельные ученые предполагают, что те, кто обладал рассматриваемым статусом, имели стимул поддерживать его социальную и политическую ценность, ограничивая доступ новых людей к консульству. Ограничивая, но не полностью перекрывая, поскольку в Риме рассматриваемого периода всегда наблюдалось возвышение новых людей, которые являлись первыми представителями своего рода, добившимися консульской власти, хотя при этом лишь немногие из них были первыми в своем роду сенаторами.
В подобном контексте политика представляла собой прежде всего личное соперничество, каждый участник которого стремился превзойти других в получении почета и власти для самого себя и своего рода. {212} Средством получения подобного почета и власти было занятие высоких государственных должностей, заработанные в результате этого общепризнанные статус и престиж, а также повышение своей роли в обсуждении различных вопросов в сенате. К обсуждению допускались люди, достигшие рассматриваемого статуса. Средством же достижения упомянутых выше должностей, а для некоторых родов и получения практически наследственной власти, как считают современные исследователи, было развитие и использование системы социальных связей, посредством которых можно было контролировать голоса избирателей.
Идея о том, что важным источником политической власти в Риме времен Средней и Поздней Республики выступала именно система общественных связей, которые, как правило, передавались из поколения в поколение внутри могущественных семейств, дала начало еще одной очень влиятельной гипотезе12. Некоторые исследователи уже достаточно давно обратили внимание на ряд случаев (как однозначно выявляемых, так и вероятных), когда члены двух или более родов были явно связаны друг с другом в общественной жизни на протяжении нескольких поколений. При этом данная ситуация, как правило, объяснялась важностью родства как разновидности социальных связей, а также делалось предположение, согласно которому amicitia, то есть политическая «дружба» или союз между людьми, обладавшими высоким статусом, тоже нередко передавалась из поколения в поколение. На этом основании был сделан вывод о том, что ведущие семейства (а не только их отдельные члены) образовывали определенные группы или «фракции», демонстрировавшие весьма тесную внутреннюю связь, довольно часто – на протяжении нескольких поколений. Семейства, связанные подобным образом, должны были поддерживать друг друга и использовать свои социальные ресурсы на взаимовыгодной основе в соперничестве с другими, конкурирующими группами. Упомянутые выше исследователи попытались выявить подобные группы семейств, определить симптомы их соперничества и реконструировать все превратности их политической судьбы, а также распад и перегруппировку. Впрочем, вне зависимости от конкретных деталей, предположение о том, что в состав политических группировок входили, скорее, не отдельные лица, а целые семейства, и о том, что подобные объединения нередко существовали на протяжении жизни многих поколений, еще более настойчиво наводит нас на мысль о том, что вне зависимости от кратковременных разногласий по поводу конкретных государственных решений основным источником непрерывных политических конфликтов было соперничество за должности, понести и высокий статус, а не какие-то политические линии, программы, идеологические или философские установки. Упомянутые выше группировки едва ли были тесно связаны с разногласиями подобного рода, а пользоваться социальными связями для получения взаимной поддержки могли прежде всего в предвыборной борьбе. {213}
Интерпретации, основанные на подобных предположениях, вызвали волну критики, подчас вполне обоснованной13. В частности, при попытках выявить определенные политические союзы слишком часто использовались ненадежные, а иногда и совершенно неподходящие критерии. Что касается термина «nobilitas», то в некоторых современных исследованиях он мог быть неправильно истолкован, или, возможно, его дополнительное значение изменилось за последний век существования Республики14. Далее, ученые, придерживающиеся рассмотренной выше точки зрения, уделяли недостаточное внимание весьма широкому диапазону связей, которые могли быть описаны как «amicitia»15. Политических терминов, которые можно было бы увязать с понятием фракционности, базировавшейся на родственных связях, в источниках фиксируется подозрительно мало. Преобладание представителей «консулярских» семейств среди консулов было несколько преувеличено, поскольку в каждом поколении имелось несколько консулов, которые не являлись прямыми потомками высших магистратов, и еще больше тех, кто не имел консулов среди своих предков на протяжении нескольких поколений. Аналогичным образом лишь небольшое количество родов давало Риму одного или более консулов на протяжении нескольких поколений подряд, а представление о том, что в определенных семействах все дети мужского пола практически «рождались для консульства», явно основано на преувеличенной оценке их привилегий16. Столь же завышенной нередко была доля голосов в народных собраниях, которые якобы можно было получить путем социального давления и прямых распоряжений. На основании подобных предположений создается впечатление, что исключения из данного правила были достаточно незначительными, тогда как на самом деле эффективность подобных методов получения голосов конечно же могла быть самой разной, вплоть до того, что многих избирателей необходимо было переманивать на свою сторону посредством агитации, споров, эмоциональной риторики, проявлений щедрости и великодушия или прямого подкупа, и, несмотря на все вышесказанное, в некоторых случаях решающим фактором была самостоятельная оценка отдельными избирателями личных качеств кандидатов17. Кроме того, среди людей, активно занимавшихся политикой, личные или родственные связи, несомненно, были не настолько простыми, чтобы каждого отдельного человека можно было однозначно причислить к определенной фракции и рассматривать его как не имеющего каких-либо обязательств перед кем-либо, не входящим в ее состав. Напротив, внутри относительно небольшой социальной группы, из которой набирались римские сенаторы, должны были существовать сложные и переменчивые связи, нередко отягощенные противоречащими друг другу {214} обязательствами18. Наконец, на другом уровне рассмотрения анализируемой проблемы, некоторым историкам, в том числе тем, которые являлись приверженцами концепции семейных группировок, казалось априори неверным рассматривать характерный для римской аристократии дух соперничества как первостепенный определяющий фактор политических разногласий, предполагать, что долговечные расхождения не были сильно связаны с серьезными политическими вопросами, неизбежно возникавшими в ходе расширения Римской державы, или, как вариант, считать, что они почти не зависели от существовавших в римском обществе социальных и экономических противоречий19.
Данные критические замечания предостерегают нас от того, чтобы загонять римскую политику в излишне жесткие и схематичные рамки или делать слишком большой упор на воздействии какого-то одного фактора. В частности, политическое сотрудничество (и соперничество) между родами и даже между их отдельными представителями было намного более разнообразным, изменчивым и сложным, чем предполагалось в рамках многих дискуссий по поводу «фракционной» политики. В то же время рассмотренная выше критика вовсе не опровергает базовых утверждений о том, что аристократические амбиции и дух соперничества были основными характеристиками римской политической жизни, а система патроната-клиентелы и социальные связи, основанные на родстве и взаимных обязательствах, являлись основными источниками политической власти и важными факторами, обуславливавшими ограниченное количество (хотя и не полное отсутствие) выходцев из простого народа в структуре государственного управления. Кроме того, при этом никуда не исчезают некоторые яркие черты римской политической системы, которые лучше всего объясняются с использованием представленного выше анализа. Во-первых, рассматриваемое нами государство, где законы могли быть приняты только путем голосования на народном собрании, непосредственный доступ к которому имели избранные народом должностные лица, всё же по преимуществу было олигархическим, поскольку наиболее важные решения принимались (без какой-либо ответственности перед избирателями) сенатом, состоявшим примерно из трехсот человек, или магистратами, которые по большей части были подотчетны тому же самому сенату. Во-вторых, хотя время от времени степень влияния «консульских» родов и их способность обеспечивать преемственность своей власти несколько преувеличиваются, довольно трудно спорить с тем удивительным фактом, что, несмотря на то, что должностные лица выбирались на народных собраниях и при этом любой гражданин, отвечавший соответствующим критериям, связанным с возрастом и военной службой, имел право претендовать на получение всё более высоких должностей (если входил, по крайней мере, во всадническое сословие), в последние два столетия существования Республики примерно 40% людей, добивавшихся консульской должности, были {215} сыновьями, а больше половины – сыновьями или внуками бывших консулов. К тому же примерно у одной трети консулов были сыновья, которые тоже избирались на консульскую должность, а среди родов, представленных в консульских списках, выделялась небольшая группа, успех которой был явно непропорционален ее численности20. В-третьих, несмотря на теоретическую власть народных собраний в республиканский период, для начала II в. до н.э. характерно практически полное отсутствие хотя бы намеков на то, что политика Рима определялась какими-либо конфликтами программ или экономическими и социальными разногласиями, а также какими-либо конкретными мерами и противоречиями, коренившимися в подобных разногласиях (хотя кажущееся отсутствие серьезного недовольства экономическим положением в рассматриваемые годы было связано с иными факторами, которые будут рассмотрены в одном из нижеследующих разделов настоящей главы). Подобные черты свидетельствуют о том, что, хотя в определенных ситуациях, характеризовавшихся высоким энтузиазмом граждан, личные мнения избирателей могли играть решающую роль, в общем и целом основное влияние на голосование оказывали силы, которые были намного более значительными, чем чисто конституционные склонности и ограничения, и создавались путем использования весьма сложной системы социальных связей. Эти же силы, судя по всему, существенно ограничивали политическую независимость комиций.
Кроме того, общее господство олигархии в сочетании с сохранением народных собраний, выполнявших избирательные функции, усиливало сложившуюся систему в целом, а также создавало множество возможностей для политического соперничества на личном уровне, поскольку отделяло конкуренцию на выборах (причем это касалось не только магистратов в строгом смысле этого слова, но и трибунов плебса) от принятия наиболее важных государственных решений. Последние в основном находились в руках сената, а поскольку сенаторов было приблизительно три сотни и их членство в данном органе чаще всего являлось пожизненным, то, принимая определенные решения, они могли не задумываться о том, как это скажется на их дальнейшей карьере. Более того, никакие выборы не могли оказать сколько-нибудь существенного воздействия на состав сената. Даже председательствующий в сенате консул был способен повлиять на темы и результаты обсуждений лишь очень незначительно. При этом любой человек, выдвигавший свою кандидатуру на определенную должность, мог делать упор на свои личные достоинства и способности, мог ручаться, что будет эффективно исполнять будущие обязанности, мог ссылаться на свою щедрость и обещать, что выделит средства на организацию общественных зрелищ. Если он стремился стать претором или консулом, он, естественно, старался представить себя как опытного и компетентного военачальника и как кандидата, лучше всего подходящего для командования армией и руководства {216} военными кампаниями. Однако стимулов выдвигать какую-либо политическую программу у рассматриваемых кандидатов практически не было, поскольку избрание даже на консульскую должность не давало возможности для выполнения подобных обещаний21.
В силу вышесказанного совершенно неудивительно, что политическая деятельность римлян не была единообразной и осуществлялась сразу на нескольких уровнях. Ее основным компонентом, конечно, было соперничество между аристократами, которое находило свое проявление в триумфах, посвящении храмов и проведении игр, а также в совершении сложных погребальных обрядов. Основным же политическим выражением этого соперничества была борьба за магистратуры. Эта борьба осуществлялась в процессе выборов, проходивших в комициях, и весьма существенную роль в ней могла сыграть активная поддержка со стороны друзей, родственников, клиентов и прочих лиц, на которых можно было оказать прямое или косвенное влияние, основанное на цепочке обязательств. Поскольку успех на выборах, как считалось, должен был принести дополнительный почет определенному роду, а также его отдельному представителю (ярким примером чего являлось так называемое ius imaginum (лат. «право предков». – В.Г.), в соответствии с которым римляне бережно хранили и время от времени выставляли на всеобщее обозрение изображения своих предков, занимавших курульные должности22), это еще больше усиливало естественное стремление близких родственников помогать друг другу и выступать на выборах единым фронтом.
Впрочем, кандидатам на высокие должности были необходимы и другие ресурсы. Отпрыскам даже самых влиятельных «консульских» родов требовался определенный талант и некоторые достижения, чтобы надеяться на достаточную семейную и общественную поддержку, на рекомендации со стороны уважаемых сенаторов и признание избирателями, ведь во время выборов борьба шла не просто за то, чтобы одержать победу над соперниками или вырваться вперед в гонке за величественными титулами и символическими почестями, но и за весьма широкую власть во многих делах государственной важности, которой на протяжении целого года пользовались магистраты (не прибегая при этом к поддержке профессиональных чиновников). В случае с высшими магистратами эта власть была действительно очень значительной. Судя по всему, она применялась в самых разных областях и нередко предполагала командование римской армией в ходе активных военных кампаний, что, учитывая известную воинственность римского общества, представляло собой мощный источник личной славы и престижа и, как следствие, первейший предмет желания. При этом избирательный процесс не гарантировал успеха самому компетентному, поскольку одной компетенции {217} обычно было недостаточно, как, впрочем, и социальных связей, а также выдающихся предков, не говоря уже о том, что в ходе выборов кандидатами нередко совершались самые различные ошибки. Впрочем, если добавить личные качества и компетенцию к весьма значительному комплексу факторов, влиявших на предвыборную борьбу, то это лишь подтвердит точку зрения, согласно которой данная борьба чаще всего носила личностный характер.
С другой стороны, римляне должны были принимать определенные решения относительно своей внутренней и внешней политики. Иногда вполне реальную роль в этом процессе играли собрания граждан, однако гораздо чаще фактические решения принимались сенатом – единственным совещательным органом Рима. При этом основной характеристикой сенатских решений была их прагматичность – каких-либо признаков соперничающих политических теорий или долгосрочных социальных программ мы в них не находим. В частности, вся система внутреннего управления являлась в широком смысле консервативной, поскольку была направлена на сохранение сложившейся ситуации, на обеспечение порядка, на решение проблем по мере их возникновения и ни в коем случае не на инициирование самопроизвольных изменений в социальной или политической организации. Следовательно, хотя люди со сходным темпераментом и сходными убеждениями нередко поддерживали или отвергали одни и те же предложения и хотя некоторые младшие сенаторы вполне могли усматривать для себя определенные преимущества в оказании регулярной поддержки какому-либо влиятельному лидеру и патрону, стимулов или надежных оснований для формирования хоть сколько-нибудь постоянных группировок, отстаивающих определенные политические программы, в Риме рассматриваемого периода не существовало.
Конечно, мы не должны удивляться тому, что политика, основанная на личной конкуренции и характерном для аристократии духе соперничества, время от времени всё же вторгалась в прагматические дискуссии римских сенаторов, тесно переплеталась с дебатами, в которых «партийная» принадлежность не имела особого значения, но иногда, возможно, оказывала решающее влияние на решения сената. В конце концов, участниками политического процесса были одни и те же люди, которые едва ли задумывались о каком-либо разграничении своих мотивов. Впрочем, обсуждение различных вопросов в сенате, по существу дела, представляло собой иной вид политической деятельности, нежели выборы сменявшихся каждый год должностных лиц. Сенаторы рассматривали иные вопросы и принимали иные решения. Учитывая явно институциональную природу рассматриваемого органа и отсутствие противоборствующих идеологий, мы можем с достаточными основаниями предположить, что разногласия в среде сенаторов по определенным вопросам едва ли определялись принадлежностью к каким-то постоянным группировкам и что их едва ли следует отождествлять с теми разногласиями, которые возникали из личного соперничества и находили свое основное выражение в предвыборной борьбе. {218}
11 Цензоры 179 г. до н.э. изменили метод записи в трибы, а цензоры 169 г. до н.э. ограничили количество вольноотпущенников, которые могли быть записаны в одну трибу (Ливий. XL.51.9; XLV.15.1–7). Многие исследователи полагают, что обе эти меры были продиктованы политическими мотивами и что реформа 169 г. до н.э. представляла собой попытку ограничить то влияние, которое могли получить отдельные лица благодаря возможности контролировать голоса своих вольноотпущенников. Впрочем, поскольку содержащиеся в источниках сообщения об изменениях, осуществленных в 179 г. до н.э., являются очень краткими и неточными и не содержат упоминаний о каких-либо спорах, мы можем предположить, что по своей сути они, скорее всего, были чисто техническими и административными. Что же касается цензоров 169 г. до н.э., то они действительно не могли прийти к согласию, однако в конечном итоге решили свой спор, бросив жребий – судя по всему, без вмешательства трибунов и не вызывая негодования общественности; из этого можно сделать вывод о том, что их, вероятно, больше интересовало общественное признание, а не политические манипуляции. {212}
12Münzer 1920 (H 15); Scullard 1973 (H 54). {213}
13Astin 1968 (H 3); Broughton 1972 (H 4); а также исследования, указанные в последующих шести сносках наст. гл.
14Afzelius 1945 (H 1); Brunt 1982 (H 6).
15Brunt 1965 (H 5).
16Hopkins (в соавторстве с Burton) 1983 (H 49): гл. 2.
17Astin 1967 (H 67): прежде всего с. 28–29, 339; Millar 1984 (H 14). {214}
18Astin 1967 (Н 67): прежде всего с. 80.
19Finley 1983 (Н 7). {215}
20Hopkins (в соавторстве с Burton) 1983 (H 49): гл. 2, прежде всего с. 55–60. {216}
21Astin 1968 (H 3).
22 Полибий. VI.53.4–8; Walbank 1957–1979 (B 38) I: 738–739; Mommsen 1887–1888 (A 25) I: 442–449. Хотя словосочетание «ius imaginum» и является весьма удобным, в трудах древних авторов оно как таковое не встречается. {217}
Астин А.-Э. Система управления и политика Рима в 200–134 гг. до н.э. // Кембриджская история древнего мира. Т. 8: Рим и Средиземноморье до 133 г. до н.э. / Под ред. А.-Э. Астина, Ф.-У. Уолбэнка, М.-У. Фредериксена, Р.-М. Огилви; пер. с англ., предисловие, примечания В.А. Гончарова. М.: Ладомир, 2018. С. 211–218.
согласно которой сущностью политической жизни Рима в эпоху Средней и Поздней Республики было соперничество между сторонниками изменений и защитниками существующего порядка
Война между Суллой и Марием действительно напоминает борьбу между консерваторами и демократами. А вот война Цезаря и Помпея или Октавиана и Антония уже не носит идеологической или политической окраски - это просто борьба за власть. Юлий Цезарь после своей победы вовсе не произвел никакой демократической революции, а напротив стал заискивать перед сенатской олигархией.
Главной проблемой поздней республики была не внутренняя политика, а более эффективное управление провинциями. Поэтому важную роль начинают играть иностранцы - Ганнибал, Митридат, Клеопатра. Юлий Цезарь ввел своих друзей-галлов в сенат, чем шокировал римскую общественность.
Галлов Цезарь вел в триумфе, галлов Цезарь ввел в сенат.
Сняв штаны, они надели тогу с пурпурной каймой.
В этом отношении победила линия Сципиона, а не Катона. Узколобые консерваторы-традиционалисты, вроде Катона Утического были обречены на поражение. Над ретроградом Катоном посмеивались даже его единомышленника. Цицерон писал -
«Ведь я люблю нашего Катона не меньше, чем ты, а между тем он, с наилучшими намерениями и со своей высокой добросовестностью, иногда наносит государству вред. Он высказывается так, словно находится в государстве Платона, а не среди подонков Ромула»
Война между Суллой и Марием действительно напоминает борьбу между консерваторами и демократами.
Будучи "homo novus", Гай Марий (в отличие от своего сына и Л. Корнелия Суллы Феликса) не являлся представителем нобилитета. Впрочем, в войнах между сулланцами и марианцами нобили сражались на обеих сторонах.
Война между Суллой и Марием действительно напоминает борьбу между консерваторами и демократами.
Будучи "homo novus", Гай Марий (в отличие от своего сына и Л. Корнелия Суллы Феликса) не являлся представителем нобилитета. Впрочем, в войнах между сулланцами и марианцами нобили сражались на обеих сторонах.
Цицерон тоже был homo novus, однако всегда выступал на стороне консерваторов.